В Турине, где веками хранится и почитается большое полотно, известное как Плащаница,
естественно размышлять о теле и лице Иисуса. Плащаница подчеркивает убеждение, что
Иисус действительно жил и умер, но также призывает зрителя поверить в то, что Он
воскрес. Она, по сути, является знаком Его перехода к новой жизни, саваном, оставленным
в момент воскресения. Возможность существования подобной реликвии особенно знаменательна
для искусства, потому что подтверждает возможность увидеть и представить себе человека,
который называл себя Сыном невидимого Бога Израиля. Святой Иоанн Дамаскин писал в
восьмом веке, упоминая о библейском запрете на любое изображение божества: "Бестелесный
и не имеющий формы Бог никогда не был изображаем никак. Теперь же, когда Бог явился
во плоти и жил с людьми, я изображаю видимую сторону Бога", то есть человека-Иисуса.
Живший в контексте запрета на изображения со стороны византийского императора иконоборца
Льва III, этот автор – родившийся христианином в Дамаске, находившемся тогда под мусульманским
контролем – увидел связь между богословской догмой воплощения и церковном использовании
образов, прежде всего тех, на которых изображён Сам Иисус.
Выставление Плащаницы
демонстрирует преемственность этих идей в Cредневековье и в современности. Она приковывает
внимание к человеку Иисусу, чье тело и лицо, как полагают, запечатлелись на этом полотне,
подсказывая, как художники и скульпторы разных веков должны изображать Его. Христианство
всегда изображало тело в свете его собственной идеи о человеке. В отличие от языческих
мифов, которые представляли богов со всеми недостатками людей, иудео-христианская
библейская культура утверждает, что человек должен стремиться к совершенству Бога,
и, прежде всего, к Его милосердности. "Будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд",
сказал Иисус (Лк 6,36), и это типично человеческое милосердие имело особый телесный
компонент. Уже в Ветхом Завете, многие из слов бестелесного Бога показывают, что Он
чувствителен к невзгодам бедняка. В том же духе, Иисус описывает, как, во время Страшного
суда, Сын Человеческий вознаградит тех, кто заботился о телесных нуждах своих ближних:
"Алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли
Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы
пришли ко Мне" (Мф 25, 35-36).
Для тех, кто верит в Него, Иисус, Сын Божий,
стал тем бедным, чью одежду, взятую в залог, следовало возвратить до наступления темноты:
голодным, жаждущим, отвергнутым, бездомным, нагим, которого нужно было одеть. Епископ
Макарий, греческий богослов четвертого века, говорит: "Землепашец, готовясь обрабатывать
землю, выбирает подходящие орудия и одевается сообразно предстоящему труду. Так и
Христос, Царь Небесный и истинный землепашец, взял человеческое тело, и, неся крест
как орудие труда, вспахал засушливую и невозделанную душу, расчистив её от шипов и
терновых зарослей злых духов, отделил плевелы зла и бросил в огонь всю солому грехов.
Он обработал её так древом креста, и насадил в ней восхитительный сад Духа. И сад
этот производит всякого рода сладкие и изысканные плоды для Бога, господина его". Итак,
образ Божий, созерцаемый в многострадальном теле Иисуса, подразумевает эту динамику
очищения и роста. Это также подразумевает процесс, в котором человеческий субъект
открывает и постигает себя, как это подсказывает один из Отцов Церкви, Пётр Хризолог,
когда он представляет себе распятого Иисуса, призывающего верующих видеть нравственный
смысл своей жизни в Его принесённом в жертву теле. "Созерцайте во Мне ваше тело, ваши
члены, ваше сердце, вашу кровь, говорит нам Иисус. O безмерное достоинство христианского
священства! Человек стал жертвой и священником для самого себя. Он не ищет вне себя
того, что он должен принести в жертву Богу, но несёт с собой и в себе то, что он жертвует.
Будь же, человек, жертвой и священником, соделай сердце твоё жертвенником, и представь
своё тело с твердым упованием на жертву Богу. Бог ищет веры, а не смерти. Он жаждет
молитвы твоей, а не крови".
Эти цитаты полезны для понимания концепции телесности
и личности, разработанной на протяжении веков через образы Иисуса: идея тела как вместилища
достоинства, присущего человеческой личности, – «священнической» способности принести
себя в жертву, – и лица, как зеркала сознательной свободы. Созерцая произведения на
сюжеты Нового Завета, сегодняшний зритель смотрит на Иисуса глазами тех мужчин и женщин,
описанных в Новом Завете, для которых тело и лик Иисуса были местом удивительных,
даже скандальных, открытий. Например, когда Иисус вернулся из пустыни в свои родные
места, в Назарет, и в синагоге читал вслух мессианские стихи Исаии, евангелист Лука
рассказывает, что "глаза всех в синагоге были устремлены на Него» (Лк 4,16 -24). Потому
что к словам Исаии Иисус добавил другие слова, неожиданные и, несомненно, непонятные
для присутствовавших: "Ныне, – сказал Он, – исполнилось писание сие, слышанное
вами". Глаза присутствующих были устремлены на него, на Его тело и лицо, потому что
его утверждение "Ныне исполнилось писание сие" обязывало их связать древние обетования
о будущей благословенной эре с этим молодым человеком, сидящим среди них: с Ним, как
с физическим присутствием, с Его телом, с выражением на Его лице. "Не Иосифов ли это
сын?", – спрашивают они друг друга, изумляясь, не способные видеть в Иисусе больше,
чем они думали, что знают, так что Он комментирует: "Никакой пророк не принимается
в своем отечестве".
Об аналогичном случае, но гораздо более драматичном, повествуется
в шестой главе Евангелия от Иоанна. Через два дня после чудесного умножения хлеба
и рыб, чтобы накормить огромную толпу, Иисус объясняет, что истинным хлебом, предлагаемым
Отцом человечеству, – хлебом, сходящим с небес, – является Он Сам. И тогда слушатели
ещё раз спрашивают друг друга: "Не Иисус ли это, сын Иосифов, Которого отца и Мать
мы знаем? Как же говорит Он: я сшел с небес?". Но Он настаивает: «Я хлеб живый, сшедший
с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя,
которую Я отдам за жизнь мира". И далее: "Если не будете есть Плоти Сына Человеческого
и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь
имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день. Ибо Плоть Моя истинно есть
пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает
во Мне, и Я в нем. Как послал Меня живый Отец, и Я живу Отцем, так и ядущий Меня жить
будет Мною". Евангелист Иоанн описывает негодование слушателей на эти слова, и
как "с этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним",
и их не трудно понять, потому что Иисус требовал, чтобы они рассматривали Его тело
как пищу, а также Его лицо: "Воля Пославшего Меня есть та, чтобы всякий, видящий Сына
и верующий в Него, имел жизнь вечную; и Я воскрешу его в последний день". Многие
произведения искусства появились из вдохновения этими словами и стали великолепными
украшениями алтарей, где тело и лик Иисуса, изображенные художниками, можно созерцать
в непосредственной близости от хлеба и вина Евхаристии, тела и крови Господа.
Истинные
шедевры на сюжет воскресения таких художников, как Донателло, Мантенья, Беллини, Джорджоне,
Корреджо, Веронезе, Тинторетто, Рубенс, а также изумительное деревянное Распятие,
созданное Микеланджело для флорентийской базилики Святого Духа, дают возможность понять,
с какой глубиной проникновения созерцали зрители тех времён тело и лик, считавшиеся
"истинно есть пища" и "истинно есть питие"; тело и лицо, приняв которые, они преобразуются
даром "вечной жизни". Это опыт, который, пожалуй, в полной мере доступен только вере,
может быть представлен также тем, кто не верит; или, скорее, должен быть представленным,
потому что он представляет собой обычный контекст понимания таких произведений искусства,
неотъемлемой составляющей их послания. В изображениях, связанных с Евхаристией,
как и в совершении самой мессы, верующий ищет что-то еще помимо того, что видит, и
каждый образ, связанный с обрядом, он представляет себе как "епифанию" и "апокалипсис",
как проявление и откровение будущей трансформации. Произведения искусства в местах
поклонения просвещают ожидание христиан, и в персонажах и событиях, которые они иллюстрируют,
священные образы представляют собой своего рода отражение Образа, Иисуса Христа, в
Которого надеются быть преобразованными верующие. В конце Средневековья, в эпоху
Возрождения и барокко в западном искусстве тело и лицо человека снова становятся основным
носителем смысла. Эти изобразительные элементы, усовершенствованные греками за пять
столетий до Христа, были сначала отвергнуты зарождавшейся христианской культурой,
которая языческому натурализму предпочла менее двусмысленный язык, с телом, представленным
как символ и с лицом, преображенным верой. Этот отказ от телесности и личности, который
также отражал суровое христианское суждение об аморальности и индивидуализме языческого
мира, был одной из причин потери интереса к телу и лицу, как объекту искусства между
пятым и одиннадцатым веками.
Именно эта новая духовность, сосредоточенная
на человеке, – духовность францисканского свойства двенадцатого и тринадцатого веков,
– привела к повторному открытию греко-римского искусства, столь подходящего для описания
тела и эмоций. Благодаря этому новому диалогу с древней языческой цивилизацией, европейское
христианство выработало также другие отношения с историей, в которой ценности, считавшиеся
подготавливающими к вере в Иисуса, будут рассматриваться как компоненты единого откровения,
вверенного человеку независимо от его культурного и религиозного происхождения. Центральным
содержанием этого единого откровения является само человечество, узнаваемое в красноречивой
красоте и уязвимости тела, в боли и радости, написанных на лице; доказательством легитимности
этого откровения является убеждение в том, что Сын Божий стал человеком. Многие
произведения также подсказывают нечто об иконографической насыщенности, характерной
для католических церквей в прошлом. Это изобилие образов придавало духовидческий характер
этим местам, где изображения Христа, Марии, и святых придавали человеческий интерес
к личностям и событиям, о которых говорится в Священном Писании и Предании, предлагая
такое полное погружение, что верующий чувствовал себя в окружении фигур и участником
событий, членом единого общения святых и частью единой истории спасения.
Тем
не менее, предметом эстетического опыта, как и культурного опыта, остается человек.
Именно к нему и к его телесности говорят цвета и формы. Искусство, которое показывает
Христа – вместе с истинными "зеркалами Его Евангелия", такими, как Плащаница – призывает
созерцать Христа, Который формируется в нас, упование славы, красоту вечной жизни.
И в Нём, зная и любя Его, мы наконец поймём также телесный смысл нашей жизни, нашей
плоти, привязанностей, воспоминаний и крови, Его и нашей, каждого человека, который
был предан, принесён в жертву, убит. И капли крови на Плащанице станут Красным морем,
через которое Христос ведёт нас в землю обетованную.
(О. Тимоти Вердон)
При
использовании материалов ссылка на русскую службу Радио Ватикана обязательна.