Пасха в искусстве: то, что "глаз никогда не видел"

Обладать полнотой веры в Христа – значит принимать Его воскресение и исходящую из него силу: принимать умом и всей жизнью парадокс унижения, которое превращается в славу, парадокс смерти, переходящую в жизнь. В этом принятии заключается христианская мудрость, и св. Павел – в том же отрывке, в котором напоминает верующим Коринфа о том, что проповедовал им Евангелие без философских аргументаций, полагая "быть незнающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого" (1 Кор, 2, 2-4), – утверждает, что говорит "да, о мудрости, но мудрость эта не века сего ... но проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которой никто из властей века сего не познал; ибо если бы познали, то не распяли бы Господа славы" (1 Кор, 2, 7-8).
Этот эпитет – "Господь славы" – Павел заимствует из древнего иудейского гимна, прославляющего перенесение ковчега завета внутрь иерусалимских стен: "Поднимите, врата, верхи ваши, и поднимитесь, двери вечные, и войдет Царь славы!" (Пс. 24, 7). То есть, в его рассуждении, открыть ум и жизнь парадоксу распятого, воскресшего и славного Христа все равно что распахнуть ворота укрепленного города, и даже полностью разрушить его, чтобы дать войти победоносному завоевателю. Для Павла "царь славы" – это Христос, и тот, кто открывается к Нему, принимает Бога.
От катакомб до сегодняшнего дня многие художники делали зримым это внутреннее принятие Воскресшего, показывая наиболее таинственный, глубокий и личный опыт христиан и всей Церкви. Образы Воскресшего являются выражением того, что "глаз никогда не видел", рассказом о том, что никто никогда не слышал, эмоциональными призывами к радости, входившей в человеческое сердце через чистую веру.
Как известно, Новый Завет не описывает решающее событие христианской веры, восресение Христа, говоря только об обнаружении пустого гроба утром Пасхи. На самом деле, речь идет не о событии, как Крещение или Тайная Вечеря, но о процессе, о постепенном разворачивании духовных, моральных и физических сил, в результате которого смерти не удается удержать Спасителя в своих объятьях. Процесс воскресения начинается во время Тайной Вечери, когда – омыв ноги Своим ученикам, заповедав им любить друг друга, пообещав послать Святого Духа – Христос возносит очи к небу и говорит:
"Отче! пришел час, прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя, так как Ты дал Ему власть над всякою плотью, да всему, что Ты дал Ему, даст Он жизнь вечную. Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа.
Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил Мне исполнить. И ныне прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира " (Ин, 17, 1-5). "И ныне прославь Меня Ты, Отче": но, сразу после этого, Иисус был схвачен, осужден и казнен! Означает ли это, что Отец не дал Ему славы? Христианская вера утверждает обратное, провозглашая, что что Бог дал Ему славу, но как парадоксальный процесс, как разворачивание сил внутри слабости, славу, возникающую из унижения, жизнь, которая борется со смертью и побеждает. «Mors et vita duello, conflixere mirando: dux vitae mortuus regnat vivus»: это слова из средневекового пасхального гимна, и они хорошо описывают эту героическую борьбу в сердце бытия: " Непостижимо, но жизнь со смертью вступила в бой, Жизни вождь, умерши, царствует живой".
От палеохристианской эпохи до сегодняшнего дня искусство, служащее Церкви, описывает этот поединок. Среди самых великолепных выражений этой темы – монументальный Восресший на Кресте итальянского художника и скульптора Джулиано Ванджи, выполненный в 1999 году для пресбитерия собора Падуи, где художник взял за основу эсхатологическую речь из Евангелия от Луки, в которой Иисус описывает Свое возвращение драматическим языком: "Как молния, сверкнувшая от одного края неба, блистает до другого края неба, так будет Сын Человеческий в день Свой", говорит Он (ср. Лк, 17, 24). Это наиболее подходящий текст для этого произведения, которое, действительно сверкает и блистает. Выполненное из необычного сплава серебра и никеля с элементами из золота и бронзы, оно радикально отличается от декоративного убранства собора и даже от остальных фигур в пресбитерии, созданных из белого каррарского мрамора, желтого сиенского, красного веронского , тунисского камня теплого медового цвета и португальского синего: традиционного материала и цветов, которые видим в скульптурах поздней имперской эпохи конца Возрождения и в барочных монументах самого падуанского собора.
Скульптура распятого Христа разительно отличается от всего этого. Он футуристичен, почти технологичен, этот человек, изливающий свет с креста. Необычен и крест, хроматическая гамма которого переходит от темно-синего у основания (ночь, в которой человек страдает и теряет надежду) через "нежный цвет восточного сапфира", упомянутого Данте (ср. Чистилище, 1, 13), к чисто белому, блистающему светом, в котором обитает Отец.
Это современные материалы и цвета – кто-то может сказать, что они больше подходят для дискотеки – и одновременно древние, сплавленные из воображения пророков, из видений в ночи. "И я видел, и вот, бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него, а из средины его как бы свет пламени из средины огня", – говорит один из пророков Израиля (Иез, 1, 4).
Сияющая бронза и топаз, небосвод, подобный блестящему кристаллу, пылающие угли, огонь, выбрасывающий отблески: вот видение начала шестого века до Христа, сакральный язык сына Вузия, священника Иезекииля, который на берегу Ховара видит разверзающиеся небеса (Иез, 1, 1).
Это пророческий язык, который находим в книге Даниила и в Откровении. Это язык, предпочитаемый Самим Иисусом, чтобы описать "день", "когда приидет Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей" (Мф, 25, 31). Ванджи использует этот же язык, чтобы дать увидеть отверстые небеса, Сына человеческого, Который блистает с головы до ног, как молния, крест как престол славы, "день" верного свидетеля, первенца из мертвых и князя царей земли, Того, Кто любит нас и освободил от наших грехов Своей кровью, сделав из нас царство священников для Своего Бога и Отца; "ныне", в котором Христос " грядет с облаками, и узрит Его всякое око и те, которые пронзили Его; и возрыдают пред Ним все племена земные" (Откр, 1, 7).
Символично, что это произведение, изображающее Христа, переходящим от смерти к жизни, задумано для алтаря церкви. Образ предстает как епифания и апокалипсис, явление и откровение: он напоминает великолепную работу другого художника, Джованни ди Паоло, для алтаря одной из церквей Сиены, в настоящее время находящуюся в национальной пинакотеке этого города: в левой части двухчастной композиции видим униженного Христа на кресте, в то время как вправой Он, восресший и проставленный, судит живых и мертвых, показывая раны как трофеи. Между этими частями, между «imago pietatis» и «imago gloriae», изображен Святой Дух, творец изменений, которые ведут к вечной жизни. На вершине образа помещен голубь, над тем местом, где священник призывает Духа на дары. И Он как бы нисходит одновременно на страдающего Христа, чтобы воскресить Его к славе, и на хлеб и вино, чтобы пресуществить их. Когда перед этим образом служится Святая Месса, гостия и чаша, возносимые между двумя изображениями Христа, сообщают о том, что, подобно тому, как Христос воскрес в Духе, и под тем же Духом хлеб становится Его телом, мы тоже, питаясь этим хлебом, должны измениться. "И как мы носили образ перстного, будем носить и образ небесного. Но то скажу вам, братия, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления. Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся" (1 Кор, 15, 49-52).
Таким же образом произведение Ванджи предлагает интуицию автора Откровения, который располагает свое видение о конце мира в контекст восресенья и мистического опыта литургии. "Я был в духе в день воскресный, и слышал позади себя громкий голос, как бы трубный, который говорил:
Я есмь Альфа и Омега, Первый и Последний; то, что видишь, напиши в книгу" (Откр, 1, 10). Иоанн видит семь золотых светильников и посреди них – Первосвященника, подобного сыну человеческому, но с глазами, пылающими как огонь, и держащего в правой руке семь звезд (Откр, 1, 12-15).
Руки Спасителя не пригвождены, но "опираются" на крест, гвозди изображены в виде лучей света: это напоминает мистическую картину Николетто Семитеколо, хранящуюся в том же соборе, на которой изображен распятый Сын, стоящий перед Отцом, но без креста. Руки Сына, со следами Его послушания, лежат на раскинутых для объятия руках Отца, Который поддерживает Его Своей любовью. Таким образом, слова Иисуса на Кресте, "Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?", приведены к их изначальному контексту: к Псалму, который знали и Иисус и те, кто Его слушал, и который, от изначального смысла оставленности ведет к заключительному утверждению, что Бог "не презрел и не пренебрег скорби страждущего, не скрыл от него лица Своего, но услышал его, когда сей воззвал к Нему" (Пс, 21, 25). И последние слова: "Будут есть и поклоняться все тучные земли; преклонятся пред Ним все нисходящие в персть и не могущие сохранить жизни своей. Потомство мое будет служить Ему, и будет называться Господним вовек: придут и будут возвещать правду Его людям, которые родятся, что сотворил Господь" (Пс, 21, 30-32).
Этот Христос на светло-лазурном кресте уже на небе, Господь будущих поколений, Искупитель третьего тысячелетия, Спаситель будущих народов. В тайне распятого тела Джулиано Ванджи открывает Того, о Ком Ветхий Завет утверждал: "Блеск Его - как солнечный свет; от руки Его лучи, и здесь тайник Его силы" (Аввакум, 3, 4).

О. Тимоти Вердон

При использовании материалов ссылка на русскую службу Радио Ватикана обязательна.