Верди и его «Реквием». Часть 2

Сегодня мы продолжим наш очерк о великом Верди. В прошлый раз мы затронули основные моменты его биографии и творчества и лишь упомянули о «Мессе Реквием», которую исключают из репертуара священной музыки, причисляя, скорее, к опере, поскольку она вписывается в тот аспект духовного опыта Верди, который никак нельзя назвать благочестием. Тем не менее, именно неоднозначный духовный опыт композитора нашел свой отзвук в этом произведении.
В октябре в Зале Павла VI в Ватикане «Реквием» был исполнен в присутствии Папы Бенедикта XVI. Это был подарок Святейшему Отцу от дирижера и композитора Эноха Цу Гуттенберга. «Великим воззванием к Предвечному Отцу в попытке преодолеть вопль отчаяния перед лицом смерти» назвал Папа Бенедикт XVI это произведение после того, как оно прозвучало в исполнении немецкого хора и оркестра.
«Думаю, что жизнь – это самая глупая вещь, но что еще хуже – вещь ненужная. Что нам делать? Что мы будем делать потом? Если выразиться одним словом, то ответ унизителен и весьма печален: ничего!». Так Верди писал в письме к графине Маффеи 11 октября 1883 года, девять лет спустя после первого исполнения «Реквиема», мощной «медитации о смерти» для солистов, хора и оркестра.
У Верди природная гордость облика и резкая решительность манер и суждений составляют внешний, биографический аспект его драматического гения – сурового, без улыбки. Заключительный шедевр его творческой жизни – «Фальстафф» -- лишь частично опровергает это впечатление, которое другие произведения, наоборот, подтверждают. Не опровергает его и ироническая тень на лице Верди, сфотографированном в период глубокой старости. То, что мы знаем о его жизни, – а мы знаем немало о его взаимоотношениях с другими людьми, о его привязанностях, о друзьях, -- свидетельствует о сдержанности и отчужденности, внушающих робость. Даже его жена Джузеппина Стреппони, необыкновенная «Пеппина», которую он любил и уважал, которая безмолвно сопровождала его почти всю жизнь, не называла его по имени, особенно на публике. И для нее он был «Верди».
Становится понятным, почему композитор, сохранявший длительные дружеские связи и временами не пренебрегавший светской жизнью, подобающей мировой звезде его уровня, всегда оставался сдержанным и холодным в проявлениях чувств восхищения или даже симпатии. Но упорная серьезность, иногда отталкивающая, рождалась от сурового, даже безутешного восприятия жизни. Именно оно и вдохновило самые высокие страницы его музыки. Экзистенциальный пессимизм нашел свое трагическое выражение в пении персонажей на сцене уже в период молодости композитора, в 1844 году – в опере «Двое Фоскари», -- а впоследствии, с еще большей зрелостью и убежденностью в «романтической трилогии», затем в «Бокканегра» и еще больше – в «Дон Карлосе» 1867-го года.
В 1868 году жалкая история зависти и равнодушия, нанесших оскорбление одному из его щедрых проектов, глубоко омрачили настроение Верди и его отношение к миру. Личные контакты между Россини и Верди, завязавшиеся на основе уважения и взаимного почитания, были весьма сердечными, но нечастыми. Россини умел быть остроумным и веселым, а Верди не был таким никогда, но был рад дружбе и восхищению старшего коллеги.
Так, на вилле Святой Агаты он хранил в специальной рамке записку, присланную ему Россини из Парижа в 1865 году: «Россини, бывший композитор и пианист четвертого уровня, блестящему композитору Верди, пианисту пятого уровня». Когда Россини 13 ноября 1868 года умер, Верди, вопреки неприязни ко всякой демонстративности, посчитал своим долгом воспользоваться собственным бесспорным авторитетом для того, чтобы содействовать признанию Россини на национальном уровне. Он предложил уже упомянутому нам Рикорди, чтобы известные итальянские музыканты вместе безвозмездно составили отрывок для коллективной Мессы, которая должна была состояться в Болонье. Был создан специальный комитет, и выбранные композиторы (помимо Верди, их было еще двенадцать, к сожалению, все они забыты) сочинили свой отрывок. Увы, этот проект так и не был реализован. Оскорбленный и опечаленный Верди запер в ящик неисполненный «Libera me» для сопрано, хора и оркестра.
Но пять лет спустя, в 1873 году, его потрясла смерть человека, которого он уважал и почитал больше всех, -- Алессандро Манцони. И Верди вновь взял в руки тот трагический фрагмент, чтобы сделать его завершением собственной Мессы, которая призвана была стать отражением его личного горя и смятения. На похороны Манцони Верди не пошел – для него там было слишком многолюдно, официозно и риторически предсказуемо, -- но через несколько дней, 29 мая, он написал подруге, графине Клариссе Маффеи: «Вместе с ним уходит самая чистая, самая священная, самая высокая наша слава! Почитал я множество газет, и ни одна не говорит так, как нужно. Много слов, но не прочувствованных. Не обошлось и без того, чтобы кольнуть. Даже его! О, что мы за мерзкие существа!» В его скорби все еще звучала память о безумном равнодушии всех после кончины Россини.
Было что-то загадочное и деликатное в чувствах, которые испытывал Верди к Манцони. Эти чувства выходили далеко за пределы естественного восхищения перед выдающимся итальянским романистом и интеллектуалом. Это было желание верить, невзирая ни на что, в достоинство человеческой природы, и его выразителем в Италии был тогда только Манцони. И, обладая настоящим духовным благородством, гордец Верди испытывал сыновнее смущение перед Манцони. Его горе о смерти писателя было необычайно глубоким, и можно лишь догадываться о том, сколь болезненными с молодых лет были для композитора одиночество и недоверчивость. Отчаяние, потрясение, звучащие в «Мессе Реквием», рождаются прежде всего от этих интенсивных и таинственных духовных уз. В мае 1867 года Маффеи, которая была и другом Манцони, устроила встречу между Манцони и Джузеппиной Стреппони. Когда Пеппина вручила Верди портрет Манцони с посвящением («Джузеппе Верди, итальянской славе, от дряхлого ломбардийского писателя») и рассказала ему о встрече, он «покраснел, побледнел и вспотел; сорвал с себя шляпу и смял ее, почти превратив в лепешку. Более того (и пусть это останется между нами), суровый и горделивый медведь из Буссето прослезился». Так писала Стреппони в письме к Маффеи 21 мая 1867 года.
В конце концов, после долгого ожидания и волнения, 30 июня 1867 года Верди переступил порог дома на улице Мороне, и два гения познакомились лично. «Что я могу рассказать вам о Манцони? Как описать то сладостное, неыразимое, новое чувство, вызванное во мне присутствием этого Святого, как вы его называете? Я бы пал перед ним на колени, если бы можно было поклоняться человеку. Говорят, что этого нельзя делать, а ведь мы почитаем на алтарях и тех, кто не обладал ни талантом, ни добродетелью Манцони, мало того, даже самых подлых злодеев», -- писал Верди графине Маффеи в 1868 году. Во фразах «если бы можно было поклоняться человеку» и «добродетель Манцони» мы видим знак гуманистской духовности и энергичной нравственной устремленности, которые насыщают великие страницы «Реквиема».
Годом позднее, на праздник святого Иосифа, Манцони прислал Верди поздравление, ясно свидетельствующее о том впечатлении, какое произвела их встреча на престарелого и уединившегося поэта: «Верди от Алессандро Манцони -- незначительного отзвука общественного восторга перед великим Маэстро и счастливого персонального знатока благородности и любезности Человека». Шел 1869-й год, и в течение последующих четырех лет так и не предоставился случай еще одной встречи или контакта между ними. Вплоть до смерти Манцони.
22 мая 1874 года, через год после кончины Манцони, в знак почитания и памяти об этом человеке Верди дирижировал в церкви Святого Марка в Милане своей «Мессой Реквием». Среди повествований, созданных музыкальным пером Верди, это было самым драматичным рассказом об ужасе перед участью человека и перед тайной смерти. Это стало и единственным моментом, когда Верди смог выразить посреди всего этого горя и человеческой ярости благородные черты Человека.
«Месса Реквием» Верди не вписалась в правила и ритм литургии и не может сопровождать погребальный обряд. Таким образом, критика, звучавшая в прошлом, обвиняя «Реквием» в излишней тетатральной драматичности, совершенно излишня. Проявив всю силу своей страсти, Верди намеренно сочинил не церемонию, а «представление» -- трагическое и лирическое, вихреобразное и медитативное, символичное и прямое, -- представление о наших чувствах перед лицом смерти. Эсхатология – восприятие нашей конечной участи – становится лишь состоянием нашей жизни, выстраданной экзистенциальной мыслью, меланхолией, надеждой и страхом: там, во мраке, за пределами жизни, ничего не просматривается, ничего не известно.
И хотя этот «Реквием» не подходит для богослужения, он соблюдает все традиционные части Мессы: интроит с Kyrie eleison, секвенцию Dies irae в девяти частях, офферторий (Domine, Iesu Christe, rex gloriae, libera animas omnium fidelium defunctorum), Санктус, Агнус Деи, причастное песнопение и Lux aeterna, респонсорий – призванный быть молитвой и благословением, но представляющий собой нечто совсем иное.
В «Реквиеме» Верди нерешительное чувство молящихся переплетается с очевидностью традиционного обряда. С самого начала произведения Верди четко зафиксировал способы выражения, направляющие стиль на протяжении всего «Реквиема». «Свет предвечный», в котором нет света, блуждание по неизвестности, – и вместе с тем надежда, просматривающаяся в «Агнус Деи», и сожаление о человеческой участи. В конце звучит великолепный христианский текст «Libera me, Domine, da morte aeterna», в котором человек взывает к Богу, чтобы защититсья от царства тьмы. Но для Верди вечность – это ничто, полная безнадежность.