Человек молящийся вовлечен в молитву весь целиком, телом и духом. Молитва захватывает
всего человека. Она телесна в том смысле, что духовное в нем не может совершаться
вне тела. Библейский псалмопевец очень хорошо это показывает. Он молится своим разумом,
прибегая к рассуждению, к осмыслению, распознаванию, и молится также посредством своих
эмоций: дает выход гневу, вопит о своем протесте, плачет, показывает не только свой
страх, но и положительные эмоции: радость, ликование, доверие. Христианская молитва,
которая вовсе не сводится к одному лишь чувству или эмоциональному порыву, стремится
к диалогу с невидимым, но реальным Присутствием. А присущий человеку способ
встречи, диалога или отношений не иррационален, не сводится к чувственному и эмоциональному.
Молитва как диалог, или по крайней мере как стремление к диалогу, -- это, прежде
всего, слушание. А слушание предполагает внутреннюю работу, внимание, трезвость
ума, «самоприсутствие», создание в себе пространства для принятия воли и присутствия
Господа. Молитва подразумевает труд сердечный, а сердце, согласно библейской
антропологии, -- это место пребывания воли и разума, памяти и желания, психологической
и нравственной жизни. Это – орган, вмещающий божественные дары (любовь, Дух Святой,
мир Христов) и то пространство, в котором рождается вера и из которого к Богу возносится
молитва. По-еврейски термин, обозначающий молитву, звучит как tefillah, то
есть, суждение или мысль в действии. Псалмы нередко являются свидетельством
людей, которые молятся, размышляя о своей жизни перед Богом, чтобы достичь жизни в
послушании Богу или же чтобы распознать, в тусклости жизненных ситуаций, присутствие
Бога. Псалмопевец Псалма 77, находясь в скорбной, тревожной ситуации, проводит ночи
в воспоминаниях («Вспоминаю о Боге, и трепещу; помышляет, и изнемогает дух мой»);
в размышлениях («Размышляю о днях древних, о летах веков минувших»); вопрошая и беседуя
(«Припоминаю песни мои в ночи, беседую с сердцем моим, и дух мой испытывает: неужели
навсегда отринул Господь, и не будет более благоволить?»). Таким образом, молитва
не означает отказ от разума: чтобы понять слово Божье, содержащееся в Писаниях, необходимо
проявить прилежание и задуматься; если мы хотим увидеть перст Божий в истории, нужно
размышлять о прошедших событиях и сопоставлять их со Словом Божиим, чтобы оценить,
насколько они созвучны с Евангелием. Чтобы распознать волю Божью о себе, необходим
труд по сопоставлению событий, внутреннего мира и Слова Божьего, а труд этот требует
риска и ответственности ума. Ущербной и недостойной человека была бы молитва, не включающая
благородного мыслительного действия! Или же она была бы, в таком случае, лишь уклонением
в безответственность или даже в магию. Одним словом, в отношении слишком отрешенных
молитв следует повторить слова святого Апостола Павла перед чрезмерными проявлениями
харизматического рвения во время молитвенных собраний христиан Коринфа: «Стану молиться
духом, стану молиться и умом». Но такой же ущербной и неверной библейскому откровению
выглядит молитва чисто разумная или сведенная лишь к мозговой деятельности. Еще в
Псалмах, богатейшей школе молитвы, к которой ежедневно нас призывает Литургия Часов,
показано, что молящийся вовлекает и свои эмоции. Он вопит о своем гневе, безутешно
рыдает, громогласно обличает, показывает свою тревогу, чувствует, что сердце его тает
в груди, а кости разрушаются, высказывает живущий в нем страх. В том же 77 Псалме
молящийся пытается понять, истолковать ту ситуацию, которая заставляет его вопрошать:
не «изменил ли десницу Всевышний», не положил ли конец любви к нему, и эти вопросы
сопровождаются чувствами изнеможения, безутешности, скорби, глубочайшего смятения,
которое невозможно выразить словами – «не могу говорить», -- сопровождаются стенанием
и плачем. Подлинная молитва о ближнем происходит в сострадании со страждущим
и в особой близости к нему, чтобы рассказать ему о близости Господа, не оставить его
наедине с его горем. Иногда удивляет: как же чувства, на первый взгляд жестокие
или по крайней мере неподобающие, как, например, гнев, могут быть частью молитвы.
Но ведь когда болящий протестует и даже богохульствует, он часто лишь выражается при
помощи единственного языка, возможного для него в его ситуации, он лишь пытается совладать
со своей болезнью, наделяя именем то, что происходит в его теле. Существует экстремальная,
парадоксальная форма надежды: кричать Богу о собственном отчаянии. На самом деле,
давая выход этим чувствам, человек может осмыслить тяжелые ситуации и принять их перед
Богом, знающим «сердце и внутренности», то есть, по библейскому выражению, сознательное
и бессознательное человека. Псалтырь показывает широкую гамму словесных выражений,
которые по-разному относятся к молитве. К тому же, если Псалмы – это жизнь перед Богом,
то становится ясным: не бывает жизненных ситуаций, которые нельзя включать в молитву.
К этой гамме относятся молчание (которое может быть безмолвной хвалой и скорбью, растерянностью),
плач (плач страждущего, плач покаяния, плач от умиления или от радости), cозерцательный
шепот или внутренний диалог («Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешься?»), смех
(«Уста наши были полны веселья»), жалоба, изумление и восхищение «Как многочисленны
дела Твои, Господи!», или «Господи, Боже наш! как величественно имя Твое по всей земле!
Слава Твоя простирается превыше небес!»; доверие, благодарность, филиппика и многое
другое. Последний стих заключительного, 150 Псалма, утверждает, что само дыхание
человека – это похвала Господу. Все дышащее да хвалит Господа! Да, если подлинный
субъект молитвы – это тело, то действие и созерцание, молчание и слово, чувство и
разум, дух и материя тесно вплетены в молитву. Дух Божий, возбуждающий в нас молитву,
умеет выразить Себя посредством всего человеческого.