Элоиза и Абеляр (продолжение)

Итак, в прошлый раз мы рассмотрели первые черты портрета Абеляра и Элоизы, к которой Достопочтенный Петр, аббат Клюнийский, обращал слова истинной похвалы за ее ум и непревзойденную любовь к чтению и к гуманитарным наукам. Таков облик 16-летней ученицы Абеляра в момент их первой встречи, когда ее дядя Фульбер, каноник собора Парижской Богоматери, пригласил его в наставники к племяннице, обладавшей поистине высокими требованиями к своим учителям. Сам Абеляр говорил, что Элоиза «возвышалась над всеми по своей культуре»: «Это ценное качество – литературная образованность – столь редко в женщине, что именно оно приносило известность и славу по всему королевству».

Отметив интеллектуальные способности девушки, Абеляр не мог оставаться к ней равнодушным; а определенная наивность дяди Фульбера перед этой парой, явно предназначенной для глубокого взаимопонимания, просто поражала. Влюбленность в Элоизу превращает Абеляра в тень самого себя, и он начинает даже пренебрегать научными трудами. Для него наступает сезон опъянения и лирических признаний. Увы, мы не располагаем оригиналами этих сочинений, но они свободно циркулировали по Парижу и по всей Франции, став частью творчества трубадуров. Некоторые историки полагают, что стихи Абеляра к Элоизе дошли до нас как анонимные или подписанные другим поэтом. Не надо забывать, что речь идет о «веке любви» - в 12 столетии расцветают беспрецедентные проявления учтивости между мужчинами и женщинами, т.н. куртуазности, оказавшей влияние и на религиозное чувство. Обстоятельства, в которых вспыхнула страсть между Элоизой и Абеляром, включали в себя и эту культуру почитания женщины, усиленную как духовной, так и мирской литературой. Вместе с тем любовные отношения, вступающие в конфликт с нравами, с моралью и религией, были обречены на неприятие окружающими. Когда о них узнал дядя Фульбер, он тут же прекратил их общение. Последующие события привели к трагическому эпилогу: побег в Париж, рождение сына (Астролябия) - отданного затем на воспитание тетки, возвращение в Париж, венчание, которого Элоиза не хотела, затем оскопление Абеляра по распоряжению Фульбера и, конечно, огромный скандал. В 1120 году Элоиза возвращается в Аржантель, где провела детство, но на этот раз для того, чтобы принять монашеский постриг. Вскоре и Пьер удаляется в монастырь – в аббатство Сен-Дени, находившееся под покровительством короны. Монахи этой обители вели роскошный образ жизни, и новый собрат незамедлительно осыпал их осуждениями, вызывая их враждебность: точно так же, как в те времена, когда он, будучи преподавателем, обвинял коллег в мелочности. В конце концов аббат Адам, чтобы избавиться от него без лишнего шума, отправляет его в небольшой приорат того же аббатства, где Абеляр сможет беспрепятственно посвятить себя философским трудам. Именно в этом умиротворенном контексте Абеляр пишет свое «Богословие высшего блага», посвященное Пресвятой Троице. Это творение привлекает внимание церковной иерархии, вызывая сомнения в своей ортодоксальности. Именно за это сочинение Абеляр был осужден на Суассонском соборе и отправлен в монастырь Сен-Медард. Об этом периоде своей жизни Абеляр подробно рассказывает в «Истории моих бедствий», подчеркивая, что это осуждение заставило его страдать в духе, причем гораздо больше, чем от оскопления, которому подвергли его тело за совращение Элоизы. Ему кажется глубоко несправедливым тот факт, что написанное в благочестивом духе и с добрыми намерениями труд был оценен столь жестоко. «Когда же я встал с целью исповедать и изложить свою  веру,  - пишет Абеляр, - предполагая выразить свои чувства собственными словами, мои противники объявили, что  от меня требуется только одно  -  прочесть  символ  [веры]  Афанасия,  что  мог отлично сделать любой мальчишка. А чтобы я  не  мог  отговориться  незнанием слов этого символа, велели принести рукопись для прочтения, будто бы мне не случалось его произносить. Вздыхая, рыдая и проливая слезы, я прочел  его как только мог. Затем меня, как бы виновного и уличенного,  передали  аббату монастыря святого Медарда, присутствовавшему на соборе, и немедленно  увезли в его монастырь, как в тюрьму. Тотчас же был распущен и собор.  Аббат и монахи этого монастыря, предполагая, что я  останусь  у  них  и далее, приняли меня с  величайшей  радостью  и,  обращаясь  со  мною  весьма любезно, безуспешно старались меня утешить. О Боже, праведный судья! С какой желчью в сердце, с какой душевной горечью я, безумный, оскорблял тогда  Тебя самого и яростно нападал на Тебя,  непрестанно  повторяя  вопрос  Блаженного Антония: "Иисусе благой! Где же Ты был?". Какое мучило меня горе, какой  стыд меня смущал, какое волновало отчаяние, все это я чувствовал тогда, теперь же не могу пересказать. Я сравнивал то, что я теперь переносил, с теми  муками, которые некогда претерпело мое тело, и считал  себя  несчастнейшим  из  всех людей. Прежнее предательство представлялось мне ничтожным в сравнении с этой новой обидой. И я гораздо более огорчался оттого, что опорочили  мое  доброе имя, чем от того, что изувечили мое тело: ведь тогда я был некоторым образом сам виноват, теперь же я подвергся  столь  явному  насилию  из-за  чистых намерений и любви к нашей вере, которые побудили меня писать». Это слова Абеляра из «Истории моих бедствий».

Примирившись с Церковью через аббата Адама, Абеляр возвращается в Сен-Дени, однако ему не удается избавиться от внутренних мук. Он не упускает возможности разжечь очередную полемику, подвергнув сомнению идентификацию святого покровителя аббатства, которого пылко почитали все монахи. Абеляр утверждал, что это не святой Дионисий Ареопагит, а другой, менее известный персонаж, – епископ Коринфа. Разумеется, эта полемика вновь вызвала враждебность к Пьеру Абеляру, и он бежал из монастыря. Этот поступок, согласно Уставу, считался чрезвычайно тяжким нарушением обета послушания. Абеляр отправился в Шампань, и там, в районе Труа, постепенно обрел друзей и соратников, среди которых был благотворитель, пожертвовавший ему невозделанную землю в пустынном месте.

Абеляр уединяется и с помощью глины и соломы строит молельню, посвященную Пресвятой Троице. Он называет ее «Параклит» в честь Святого Духа-Утешителя. Отшельничество вдохновляет его на новые творения, о чем свидетельствует обширное автобиографическое повествование, восходящее к этому периоду. Душа философа вновь обретает себя в обрамлении бенедиктинского монашеского правила. В своем «Параклите» Абеляр приобщается к созерцанию согласно «Диалогам» Григория Великого. Если монахи – современники Абеляра оставили великое наследие отшельничества будущим пустынникам, то Абеляру принадлежит заслуга передачи монашеских ценностей людям, не посвятившим себя Богу в монашестве. Читая «Историю моих бедствий», Франческо Петрарка – как раз в главе, посвященной Параклиту, - находит вдохновение для своего трактата «Об одинокой жизни». Это один из красноречивых примеров счастливого взаимодействия между культурой созерцания и литературой.

Вскоре после уединения в «Параклите» группа учеников, привлеченных славой наставника, создает общину, своеобразную лавру, ориентированную на молитву и науку. Абеляр так описывает эти события: «Передают,  что  такой  же  образ  жизни  вели  и   сыны пророческие, ученики Елисея. Сам Иероним пишет о них  как  о  монахах того времени, и в своем сочинении "К монаху Рустику" между прочим говорит: "Сыны пророческие, о которых мы читаем в  Ветхом  Завете,  были  подобны  монахам, строили себе хижины вблизи реки Иордана и, оставив города и шумные скопления людей, питались ячменной крупой и полевыми травами".  Так и мои ученики, построив  себе  хижины  на  берегу  реки  Ардюссона, казались скорее отшельниками, нежели школярами».

Подобный опыт не был таким уж редким в центральной Европе 12 века, эпохи обновления идеала уединения и религиозных движений, выходящих за рамки церковных учреждений. Однако часто они были обречены на неуспех, - если не вливались в церковные институты. После периода непростого выживания, в значительной мере по причине нехватки ресурсов и крайней бедности территории, община Параклита расформировалась, посреди внутренних конфликтов и внешних нападок со стороны старинных врагов Абеляра. Когда монахи Сен-Жильда-де-Рюж единодушно выбирают его своим настоятелем, Абеляр принимает это предложение, надеясь на позитивные перемены.

Однако он еще не знает, что идет навстречу новому разочарованию: «Бог свидетель, я никогда не согласился бы на это избрание, если бы, как я  сказал,  у  меня  не  было  необходимости  избавиться от беспрестанно переносимых мной притеснений. Область та действительно  была  варварской, языка ее жителей я  не знал,  постыдная  и  необузданная  жизнь  монахов в упомянутом монастыре была почти всем хорошо  известна,  а  живущий в этой области народ был диким и неукротимым», - пишет Абеляр в «Истории моих бедствий».

(Продолжение следует)