Святой Франциск и Римские Папы

В биографии, написанной между 1260 и 1263 годами Бонавентурой и во фресках Ассизи, приписываемых кисти Джотто, есть такие слова: «Благодать Божия, Спасителя нашего, в последние времена явилась в Его рабе Франциске». Этими словами начинается биография Франциска Ассизского.

Они передают своими словами фразу из Нового Завета, которая намекает на вхождение Христа в историю: «… явилась благодать Божия, спасительная для всех человеков, научающая нас, чтобы мы, отвергнув нечестие и мирские похоти, целомудренно, праведно и благочестиво жили в нынешнем веке, ожидая блаженного упования и явления славы великого Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа» (Тит 2, 11-13). Эта фраза особенно знакома христианам, потому что от раннехристианской древности до наших дней, она провозглашается в литургии Рождества. То есть, богослов Бонавентура представил Франциска в тесной связи с Христом, отождествив жизнь святого с жизнью рождённого Марией Спасителя. Точно так же великолепный цикл фресок, заказанный орденом тридцать лет спустя для базилики в Ассизи, как и текст Бонавентуры, из которого художник черпал вдохновение, демонстрирует божественную благодать, «явившуюся» в человеке, считавшемся тогда alter Christus: во Франциске.

Рассказывая о Франциске, «другом Христе», фрески Ассизи также иллюстрируют отношения Бедняка с викариями Христа, которые приняли и высоко ценили его харизму. Эти непосредственные отношения длились с 1209 года, когда Франциск просил Иннокентия III утвердить Правило, до канонизации святого Григорием IX в 1228 году. В начале этих отношений Франциск отправляется в Рим, чтобы преклонить колени перед Папой; в конце уже Папа приходит в Ассизи, чтобы совершить Мессу на могиле святого Бедняка.

История этих уникальных отношений начинается с одного ночного видения: как объясняет Бонавентура, Иннокентий III «увидел во сне, как будто Латеранская базилика вот-вот рухнет, и какой-то человек, бедный, скромный и смиренный, подперев своим плечом, поддержал её, чтобы она не упала" (Большая легенда, III, 10).

Эта сцена, изображающая «Сон Иннокентия III», является шестой в цикле фресок, и она следует за сценой «Отказ от мирских благ». Между этими сценами биографически в жизни Франциска прошло больше трёх лет, во время которых он перешёл через разные жизненные испытания, перейдя от первоначальной идеи жить как отшельник, к идее идти в мир, проповедуя покаяние.
В этой сцене Франциск изображён в монашеской рясе: он уже принял первых последователей и написал для них Правило жизни.

Затем он решил добиться одобрения Папы для этого своего замысла, который, однако, медлит, видя, что некоторые кардиналы считают слишком суровой программу жизни, предложенную святым. Тем не менее, Иннокентий III не забывает о Франциске, и даже видит его несколько раз во сне. Поэтому, когда странному просителю удаётся вновь поговорить с ним, рассказав «притчу о богатом царе, который с радостью женился на красивой и бедной женщине, и имел с ней детей, которые были как один похожи на царя, их отца», Папа Иннокентий признался, что он уже видел сон, «что Латеранская базилика была готова рухнуть, и что один человек, бедный, маленького роста, имевший презренный вид, поддержал её, подперев плечом, чтобы она не упала». Джотто, который, согласно преданию, является автором фресок в Ассизи, показывает Папу спящим в Латеранском дворце с двумя советниками у подножия кровати, в то время как, рядом с дворцом, Франциск поддерживает опасно наклонённую базилику.

Текст Бонавентуры и фреска Джотто синтезируют ряд сложных исторических реалий, в том числе тогдашнее широкое распространение движений, вдохновляемых бедностью в евангельском духе, целью которых было возвращение Церкви к евангельской простоте; подозрительность и враждебность Римской курии по отношению к этим движениям; и необычайную открытость высшего духовенства к Франциску и его братьям, которые впоследствии выступят в качестве посредников между требованием народа о проведении реформы и консерватизмом церковных учреждений. Великолепие церквей и величественная роскошь жилья прелатуры того периода были действительно значительными, и тот же Иннокентий III приказал украсить мозаичными панно старую базилику Святого Петра и построенный рядом с ней новый дворец. Так яркий декор и мраморные колонны, которыми Джотто украшает на фреске портик базилики Святого Иоанна на Латеране и павильон Папы, намекают на вновь обретённое великолепие подобных римских строений.

В самом деле, в то время Латеранская резиденция (тогда официальная резиденция Пап) была тоже модернизирована и обогащена дорогостоящим декором, так что контраст, подчеркнутый Джотто между «бедняком» и роскошью зданий драматизировал идею богатой Церкви, которую спасают бедные Христа.

Затем, в следующей сцене, мы видим, как Иннокентий III – после того, как увидел во сне поддержку, которую Франциск может оказать Церкви, – возвращает святому утверждённое Правило и уделяет горстке монахов свое благословение. 

То, что мы только что сказали о великолепии Папского двора, остаётся в силе и здесь, как подсказывают пышные драпировки зала аудиенций, роскошь которого контрастирует с грубой тканью ряс францисканцев.

Здесь мы впервые ощущаем силу коллективной идентичности Ордена. Монахи, преклонившие колени позади Франциска, явно движимы единым духом, единым намерением, даже если, внимательно вглядевшись в их лица, можно различить в них широкий спектр личностей и персонажей, характерных для любой монашеской общины. Джотто ставит их всех в позу молящихся, так, что очевидная разница между ними и другими прелатами вокруг Папы выглядит не вызовом или угрозой, но почтением. К тому же между этими двумя группами существует также осязаемая связь: свиток, на котором написано Правило, который переходит из левой руки Папы в правую руку Франциска. С одобрения нового замысла Папой заполняется по-человечески непреодолимая дистанция между двумя видениями Церкви.

От этих ранних опытов Франциска Ассизского с Папским двором, цикл перепрыгивает больше чем на десять лет, в понтификат преемника Иннокентия III Гонория III. В семнадцатой сцене цикла фресок о жизни Франциска Джотто показывает, как «блаженный Франциск проповедовал перед Папой и кардиналами так благочестиво и убедительно, что было ясно, что он говорил не учеными словами человеческой мудрости, но по божественному вдохновению» (Legenda maior, XII, 7). Художник поместил эту сцену в большой готический зал с усеянными звёздами сводами и с позолоченными выступающими каркасными ребрами, где Папа и шесть кардиналов, все сидящие, слушают Франциска, который говорит к ним стоя, в то время как один монах, его собрат, сидит на полу.
Бонавентура объясняет, что Франциск, зная, что ему придётся говорить перед Папой и папским двором, усердно выучил составленную речь. «Но, встав перед всеми, он забыл всё и не смог произнести ни слова. Затем, объяснив со смирением и искренностью причину своего смущения, он начал призывать благодать Святого Духа. И вдруг слова потекли так обильно, такими красноречивыми, что тронули сердца этих важных персон, и они с ясностью увидели, что говорил не он, но Дух Господень».

Джотто, кажется, останавливается на утверждении Бонавентуры, что словам святого удалось «тронуть и смягчить сердца этих важных персон». Художник подчеркивает гамму выражений на лицах слушателей, от скептицизма до удивления, от медитативной сосредоточенности до явного воодушевления. 

И прежде всего Римский Папа буквально ловит каждое слово Бедняка, который указывает на себя жестом правой руки, как бы извиняясь, что говорит экспромтом после того, как подготовил (и забыл) официальную речь.

Эту сцену следует увязать с живописными образами других мастеров, расположенными на верхней стене над ней - не столько с «Воскресением Христовым», в среднем регистре, но с «Крещением Иисуса». При Крещении Спасителя «отверзлись Ему небеса, и увидел Иоанн Духа Божия, Который сходил, как голубь, и ниспускался на Него» (Мф, 3, 16). Это событие Иисус затем будет описывать словами пророка Исаии: «Дух Господень на Мне; ибо Он помазал Меня благовествовать нищим» (Лк 4, 18; ср. Исаия 61, 1-2).
Итак, здесь мы видим Франциска, как Христа, «под» Духом Божиим, посланным Им «благовествовать нищим».

Самая амбициозная Папская сцена в цикле, к сожалению, повреждена до такой степени, что больше не видно даже фигуру Папы. Это двадцать четвертая сцена цикла, «Канонизация святого Франциска», «когда Папа, придя лично в город Ассизи и изучив старательно чудеса, по показаниям его братьев, канонизировал Блаженного Франциска и причислил его к лику святых» (Legenda maior, XV, 7).

Универсальность культа Франциска является темой этой последней сцены, взятой из Legenda maior, где Джотто изображает церемонию, в ходе которой Папа Григорий IX канонизировал Ассизского Бедняка в воскресенье 16 июля 1228 года. В тот же день Папа заложил краеугольный камень нижней базилики, предназначенной для размещения там «священного тела», положенного тогда в другую церковь Ассизи.

Как уже упоминалось, серьезные повреждения стёрли фигуру Папы, который, по всей видимости, стоял на богато украшенном помосте, к которому обращены взоры множества других участников сцены. Перед помостом изображён алтарь, окруженный балюстрадой со свечами, и действительно, церемония канонизации предшествовала Мессе, которую совершил лично Папа Григорий IX.
Бонавентура, осознавая риск канонизации, совершённой так скоро после смерти кандидата, подчеркнул, что Григорий IX доверил оценку жизни и чудес Франциска «тем из кардиналов, которые, казалось, были менее благосклонными к нему», которые, однако, единодушно одобрили предложение о причислении Ассизского Бедняка к сонму святых. И одна из функций этой сцены состоит в том, чтобы скрепить печатью культ Франциска высшей властью Церкви.

Текст Бонавентуры имеет богословский характер и не содержит подробной информации об обряде канонизации, говоря только о «величайших торжествах, о которых было бы долго рассказывать». Но предыдущий биограф святого, Фома Челанский - в своём первом житии святого Франциска, написанном спустя несколько месяцев после событий, в которых автор также присутствовал - посвящает больше страниц, чем изображено на фреске Джотто. Согласно Фому Челанскому, 16 июля «епископы, настоятели и прелаты собрались, прибыв из самых дальних уголков земли. Присутствовал также один король и великое множество графов и богачей (...) Над всеми возвышался Папа (...) с короной на голове в знак славы и святости. Украшенный папскими инфулами и священными облачениями, скреплёнными золотыми пряжками, сверкавшими драгоценными камнями, помазанник Господень стоит в великолепии своей славы» (пп. 124-125).

Папа говорит о Франциске и волнуется до слез; читаются чудеса святого и Папа проливает новые слёзы, и вместе с ним другие прелаты; затем, «с воздетыми к небу руками, блаженный Папа громовым голосом восклицает слова канонизации, а после этого вместе с кардиналами поёт гимн Te Deum. Толпа отвечает в унисон, запев хором хвалу Господу. Земля наполняется эхом от этих голосов, воздух звенит от гимнов славы, почва становится мокрой от слёз», и в конце Григорий IX спускается к алтарю, «и целует с радостным воодушевлением гроб святого», помещённый, скорее всего, под алтарём, на котором Папа совершил Святую Мессу.

 

о. Тимоти Вердон