Искусство и Евхаристическая литургия

В Католической Церкви, как почти во всех древних культурах, монументальное искусство имеет религиозный и ярко выраженный культовый характер. Оно ставится на службу литургии, чтобы обеспечить "зримость тайны". Кроме того, литургия сама по себе является художественным произведением, вдохновляющим на создание предметов искусства. Она состоит из ритуальных действий, связанных со словами, нуждается в пространстве, в котором ее можно было бы совершать, в соответствующей обстановке и предметах обихода, которые иллюстрируют слово. В свою очередь, храмы и шествия, священные песнопения, картины и мебель требуют сотрудничества специалистов в различных областях: архитекторов и хореографов, композиторов, певцов, поэтов, художников, скульпторов, ювелиров.

В некоторых культурах творческое вдохновение, служащее культу, даже считается Божьим даром, и искусство во всех его формах – любая способность проектировать и создавать красивые и значимые произведения – воспринимается в тесной связи с сакральным искусством. 

Например, в Ветхом Завете происхождение искусств ясно представлено как функция культа, и Моисей сам наставлял "всех мудрых сердцем, которым Господь дал мудрость и разумение, чтоб уметь сделать всякую работу, потребную для святилища", чтобы они сделали "все, как повелел Господь" (Исход 36,1). 

Этот отрывок из главы 36 книги Исхода, является, пожалуй, основой иудео-христианской концепции искусства. В библейском повествовании о побеге израильского народа из египетского рабства к свободе на "земле обетованной", созыв художников и строительство святилища являются заключительными актами целого ряда событий, сыгравших решающую роль для истории и идентичности народа Божия. Будет полезно вкратце напомнить об этих событиях. 

В то время как на горе Моисей получает скрижали Закона, – Десять заповедей, – недоверчивый народ отливает золотого тельца и начинает поклоняться ему (Исход 32: 1-6). Сойдя с горы и увидев это, Моисей, - оскорбленный неверностью израильтян, - разбивает скрижали и заставляет народ выбрать между Яхве и идолом, говоря: «кто Господень, [иди] ко мне!" (Исход 32, 15-28). Затем, вознеся молитвы, он получает прощение грехов народа и обещание, что Господь будет идти посреди него. 

Но когда Моисей испрашивает для себя привилегию видеть Бога, Он отвечает: "Лица Моего не можно тебе увидеть, потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых" (Исход 32,20 - 33,20). Тем не менее, для Своего друга, Бог делает уступку: "Вот место у Меня, стань на этой скале; когда же будет проходить слава Моя, Я поставлю тебя в расселине скалы и покрою тебя рукою Моею, доколе не пройду; и когда сниму руку Мою, ты увидишь Меня сзади, а лице Мое не будет видимо [тебе]» (Исход 32,30 - 33,23). Тогда Моисей восходит в гору, и видит, так, как и сказал Господь, со спины, Яхве, Который, проходя, называет Себя Господом: "Господь, Господь, Бог человеколюбивый и милосердый, долготерпеливый и многомилостивый и истинный" (Исход 32,30 - 33,23), – возгласил Он. Бог устанавливает завет с Израилем, и десять заповедей пишутся на новых скрижалях (Исход 34: 1-28). В этот момент, вновь сойдя с горы, Моисей просит народ о "добровольном взносе" на то, что будет служить материальным образом культу, и призывает самого искусного художника, Веселеила, сказав, что Сам Господь "исполнил его Духом Божиим, мудростью, разумением, ведением и всяким искусством, составлять искусные ткани, работать из золота, серебра и меди, и резать камни для вставливания, и резать дерево, и делать всякую художественную работу" (Исход 35, 31- 33). 

В этой последовательности, – которая начинается с золотого тельца и завершается украшением святилища, – искусство имеет дело с грехом и с прощением; оно отмечает радикальный выбор народа; и материализует обещание Бога "ходить" среди него. Кроме того, оно выражает волю народа содействовать своими средствами строительству "места близкого к Богу", архитектором которого является Сам Бог, Который предоставляет план и наделяет художников талантами. Этот «добровольный взнос» народа становится затем знаком покаяния за грех идолопоклонства, так же, как красота святилища станет знамением завета, предложенного Богом «человеколюбивым и милосердым, долготерпеливым и многомилостивым и истинным, сохраняющим [правду и являющим] милость в тысячи родов, прощающем вину и преступление и грех» (Исход 34: 6-7). 

Искусство, как оно представлено в Ветхом Завете, стало одним из знаков завета, существующего между грешным человеком и Богом, Который, прощая грех, ходит среди Своего народа; оно уже является "таинством" присутствия и спасения, которое предлагает Бог, и когда, в Церкви, искусство используется для восхваления реального присутствия Агнца, закланного для того, чтобы возлюбленный Богом народ мог выйти из любого рабства, пересечь всякую пустыню и идти в вере в дом Отца. То есть, когда оно окружает эстетической красотой Того, Кто воплощает Собой духовную красоту, то достигает полноты своего призвания. Искусство, в некотором роде, дано нам Богом для Евхаристии. 

Евхаристический Христос и искусство

Культовые функции искусства, которые в Израиле были сосредоточены в переносном святилище, сооруженном по приказу Моисея, а затем в Иерусалимском храме, кажется, сходят на нет в новом завете, установленном Иисусом Христом. В самом деле, говоря с женщиной-самарянкой, Иисус скажет, что ни священная гора самарян, ни храм израильтян больше не нужны для поклонения, потому что "настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе. Бог есть дух", – продолжает Иисус: "и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине" (Ин 4,21-24). 

Однажды, услышав разговоры о "храме, что он украшен дорогими камнями и вкладами, Он сказал: “Придут дни, в которые из того, что вы здесь видите, не останется камня на камне; все будет разрушено”» (Лк 21: 5-6). А в другой раз Он и вовсе говорит нечто парадоксальное, чтобы уменьшить значение литургии и художественных искусств для веры Израиля, когда, после изгнания торговцев и менял из внешнего двора, Он поясняет Свои действия, говоря: "Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его" (Ин 2:19). 

И вот вам ключ к пониманию подобных отрывков: комментируя изумление слушателей – "Сей храм строился сорок шесть лет, и Ты в три дня воздвигнешь его?" – евангелист Иоанн уточняет, что Христос "говорил о храме тела Своего", и что, "когда … воскрес Он из мертвых, то ученики Его вспомнили, что Он говорил это, и поверили Писанию и слову, которое сказал Иисус" (Ин 2: 20-22). По христианской теологии именно Он – Иисус – является новым "храмом", "местом рядом с Богом", где верующий созерцает славу Отца. 

В Новом Завете, как и в Ветхом, человек не может видеть Бога, и четвертое Евангелие утверждает, что "Бога не видел никто никогда» (Иоанна 1:17). Но Иоанн тут же добавляет, что "Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил" (Ин 1:18) – утверждение, восходящее к Самому Христу, Который сказал апостолу Филиппу, просившему, чтобы видеть Бога: "Видевший Меня видел Отца» (Ин 14,9). В том же духе, в одном из Посланий Павла будет сказано об Иисусе: "Он есть образ [eikwn, икона] Бога невидимого" ​​(Кол 1:15). 

Но если Христос является личным и воплощенным образом невидимого Отца – сиянием той славы, которую Моисей хотел видеть и не мог – то роль образов в Новом Завете должна быть не менее, а более важной, чем в Ветхом. Самым богато украшенным местом Иерусалимского Храма (как и раньше, в «Скинии» или «шатре», сделанного Веселеилом) была Святая Святых, содержащая ковчег, в котором хранились десять слов Бога на каменных скрижалях; облицовка из высококачественной древесины кедра с рельефами, изображающими распускающиеся бутоны цветов, указывали на важность слов Бога (ср. 3 Царств 6, 14-18). 

Но в Иисусе Христе стало плотью не "десять слов", но Слово – Логос, или Глагол. Оно не было скрыто в ковчеге в недоступном Святая Святых, но явило Себя всем, так, что Иоанн в своем первом Послании сможет сказать: "О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни, - ибо жизнь явилась, и мы видели и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную жизнь, которая была у Отца и явилась нам, - о том, что мы видели и слышали, возвещаем вам, чтобы и вы имели общение с нами: а наше общение - с Отцем и Сыном Его, Иисусом Христом" (1 Ин 1,1-3).

Роль искусства в Новом Завете станет ролью вести, направленной на сообщение того, «что было от начала» и что некоторые испытали сенсорным образом – которые, то есть, "видели", "рассматривали", "слышали" и даже "осязали" - воплощенное Слово, вечную Жизнь, Которая, сделав Себя видимой, пробуждает в тех, кто Ее видит, радостное свидетельство. Фраза, которая заключает процитированный выше отрывок из Евангелия, так и завершается: "И сие пишем вам, чтобы радость ваша была совершенна» (1 Иоанна 1: 4). 

Теперь в жизни Церкви, местом, специально предназначенным для выражения радости – типичным местом свидетельства и общения – является евхаристическая литургия. Поэтому образы, созданные с помощью искусства и служащие ей, автоматически становятся частью вести, которая также является встречей, по аналогии с Таинствами, знаками новой жизни и спасения, установленными Христом.

Из таинственной литургии народ Божий черпает 'присутствие', 'силу', 'реальность'

Для богословов первых шести веков христианства, сами таинства считаются "образами". К примеру, согласно св. Василию, в крещении (которое является участием в смерти и воскресении Христа: ср. Рим 6), "вода дает нам образ смерти, принимая тело как в могилу". И, говоря о Евхаристии, Гауденций из Брешии утверждает, что "хлеб по праву считается образом тела Христова", ибо, будучи сделанным из "множества зерен пшеницы", смолотых, смешанных с водой и испеченных на огне, он становится знаком общности множества людей, крещеных в воде и в огне Святого Духа – людей, которые в свою очередь становятся единым "мистическим телом" Христа, то есть Церковью. 

В этих цитатах, где, кажется, преобладает метафорический аспект соотношения "образ-таинство", есть и визуальное измерение. В связи с этим св. Лев Великий даже имел смелость утверждать, что, после возвращения Христа к Отцу в Вознесении, "все, что было созерцаемым в нашем Искупителе, перешло в таинственные обряды", делающие зримыми те "сокровенные божественные действия", на которых "основана вся жизнь христианина". Значение этих образов, воспринимаемых с помощью наших органов чувств, является настолько важным, что Гауденцио из Брешии считает "необходимым, чтобы таинства совершались в отдельных церквах мира до возвращения Христа с небес. 

Нужно, чтобы все – клирики и миряне – имели каждый день перед глазами живое представление Страстей Господа, прикасались к Нему рукой, принимали Его устами и сердцем, и хранили неизгладимой память о нашем искуплении". 

Но если вся община должна всегда иметь перед своими глазами Страсти Христа, из этого следует, что, наряду с обрядами, которые составляют "живое представление" о смерти и воскресении Спасителя, большую ценность имеют также мозаики и картины, витражи и скульптуры, которые являются отображением содержания обрядов. Бесчисленные шедевры христианского искусства подсказывают эту связь, некоторые почти буквальным образом: например, живописное полотно шестнадцатого века для алтарной ниши, изображающее распределение причастия на фоне другой картины – то есть, картина в картине – на которой, в свою очередь, изображен сюжет снятия с креста. 

Искусство на службе Евхаристии

Образы, которые традиция Церкви поставила на службу Евхаристии – Таинству, вновь и вновь представляющему Страсти Христа – являются своего рода "опознавательными знаками". Представляя телесно Христа, Марию и святых, картины и скульптуры показывают «новый и живой путь" (Евр 10: 19-20), который есть плоть Спасителя, присутствующего в освященном хлебе, но и в мистическом Теле, которое есть Церковь. 

Это не абстрактное рассуждение: оно очень личное, потому что новый путь к Богу – плоть Христа – это также наша плоть, и образ тела, в котором он совершал обряды вечного священства, является также образом нашего тела. "Вы видите, вы видите во Мне ваше тело, ваши члены, ваше сердце, вашу кровь", – говорит Христос верующим в одном из необыкновенных текстов св. Петра Хризолога. – "И если вы боитесь Божьего, то почему, по крайней мере, не любите своего? Если вы избегаете господина, то почему не прибегаете к связанному с ним?". 

Движимый этой идеей, Хризолог затем восклицает: "O непомерное достоинство христианского священства! Человек стал жертвой и священником для себя. Он не ищет вне себя того, что должно быть принесено в жертву Богу, но несет с собой и в себе то, что жертвует". 

Призывая затем подражать Христу, Хризолог увещевает: "Будь, о человек, жертвой и священником [...], сделай свое сердце алтарем, и принеси с твердым упованием свое тело в жертву Богу. Бог желает от тебя веры, а не твоей смерти. Он жаждет твоей молитвы, а не твоей крови". 

С этой точки зрения, помимо того, что изобразительное искусство в контексте поклонения является вестью и знаком Завета, оно также является зеркалом, в котором христианин созерцает свое достоинство, и во многих образах, вдохновляемых обрядами, Слово, кажется, говорит: "Ты видишь во Мне твое тело, сделай свое сердце алтарем". Это случай спинки епископского престола, хранящегося в музеях Ватикана, где, в центральной ее части, мы видим изображение алтаря с большим крестом и, за алтарем, воскресшего Христа, совершающего литургию. Нагота этого "священника" и его молитвенный жест – он изображен с раскрытыми и воздетыми руками (жест священника, совершающего мессу) - выражают жертву Христа на Голгофе. 

Выше этого "​​священника-жертвы" второе изображение представляет его прославленным, в почти буквальном переводе другого отрывка из Послания к Евреям, где говорится о Христе, что Он, "вместо предлежавшей Ему радости, претерпел крест, пренебрегши посрамление, и воссел одесную престола Божия» (Евр 12.2). Запечатленный на престоле, с которого епископ вставал, чтобы пойти к алтарю, это образ прекрасно передает упомянутые выше "зеркальные" отношения: настоятель или епископ, совершавший евхаристическую литургию, должен был иметь в себе "те же чувствования, какие и во Христе Иисусе", действуя не из интереса или по тщеславию, но принимая точно так же посрамление "вместо предлежавшей Ему радости" (Флп 2,3-5 Евр 12,2). Верующие должны были также видеть тело Христа в теле своего брата, епископа, понимая, что истинный священник, совершающий богослужение – это всегда Он, Христос, священник нового и вечного завета. 

Многие произведения, выполненные для мест совершения литургии, представляют Христа, Марию и святых в духе "священства", как дела всей жизни: знаменитые мозаики базилики Сан-Клементе в Риме; «Крещение Христа» Пьеро делла Франческа, хранящееся ныне в Лондоне; предпоследняя «Пьета» Микеланджело, во Флоренции; «Воскресший Христос на кресте» Джулиано Ванджи в соборе Падуи. В этих случаях, над алтарем зрители должны были видеть - в Сан-Клементе и Падуе он виден по сей день - образ нашего тела, приносимого в жертву вместо тельцов и козлов, Тем, Кто оставил нам пример, чтобы мы следовали по Его стопам (ср. 1 Петра 2:21). 

Даже изображения Младенца на руках Своей Матери, связанные с Евхаристией, напоминают о священстве Того, Кто, "входя в мир", пообещал Отцу, что, вместо всесожжения тельцов и козлов, предложит тело, которое было Ему уготовано (Евр 10,4-7). 

Таким образом, признавая свою природу, свою человечность в теле изображенного Христа или какого-либо святого, верующий открывает в себе "священника" и "жертву", способного во Христе принести на алтарь своего сердца жертву, которая "может сделать в совести совершенным" приносящего ее (Евр 9.9). И то, что было обещано в Ветхом Завете – Завет прощения, Божья близость и частичное видение славы Его – соотносятся с опытом, который имеет в себе сам христианин, когда, в литургии, встречает Искупителя в конкретности своей жизни, вознесенной к достоинству священства.

 

О. Тимоти Вердон