Там, куда стекается история. Базилика Св. Петра и Рим, город Апокалипсиса
Вечный город, Рим, – он также является городом Апокалипсиса: в великолепии своих церквей
он явственно отождествляет себя с тем, кто, будучи принесен в жертву, ныне "достоин
принять силу и богатство, и премудрость и крепость, и честь и славу и благословение"
(Откровение, 5, 12). С первых веков христианства он занимал архитектурные и концептуальные
пространства древней империи, преобразуя их и признавая в самом этом процессе некую
форму божественного откровения, – как если бы Бог, помимо проявления Себя в моральном
величии Израиля, явил Себя также в материальном великолепии Рима.
Более того,
мраморное величие имперской столицы, кажется, имеет единственную цель – стать эскизом
небесного Иерусалима, стены которого будут облицованы редкостными драгоценными камнями
(Исаия, 54, 11-12; Откровение, 21, 18-21), – как если бы Христос, пришедший не для
того, чтобы отменить, но исполнить иудейский закон (Матфей, 5, 17-19), желал подобным
же образом превознести славу Рима, очистив его моральное чувство и наделив его культурной
миссией.
Рим – это город, в котором раскрывается скрытый смысл истории. Начиная
с V века и далее иконография наиболее важных римских церквей содержала в себе апокалипсические
послания, адресованные верным. Христос в золотой ризе, изображенный как Dominus dominantium,
Господь господ, сидящим на престоле или стоящим с рескриптом о Своей божественной
власти в руках и с двадцатью четырьмя старцами перед Ним, которые денно и нощно поклонялись
Ему, воскуряя благовония, символизирующие молитвы святых: такими были наиболее часто
встречавшиеся образы. Затем, в некоторых базиликах эти сцены, являющие вечность, дополнялись
грандиозными историческими циклами на боковых стенах, с эпизодами из Ветхого и Нового
Заветов, настаивая таким образом на небесной славе как разрешающей силе земной истории.
В
соборе Св. Петра, в средние века, это послание предвосхищалось уже при входе в него,
монументальной мозаикой, покрывавшей верхнюю часть фасада базилики, располагая перед
глазами верных и паломников Агнца, старцев и "великое множество людей, которого никто
не мог перечесть, из всех племен и колен, и народов и языков", которые стоят пред
престолом и пред Агнцем в белых одеждах и с пальмовыми ветвями в руках своих" (Откровение,
7, 9).
Эта характерная черта античной столицы – множество – также обретет особые
апокалипсические признаки в христианском Риме. Город, театры и амфитеатры которого
вмещали огромные толпы, становится папским городом, который регулярно принимает множество
мужчин и женщин "всех племен и колен, и народов и языков" (Откровение, 7, 9).
Это
явление объясняет попытки создания – сначала в Латеране, а затем в Ватикане – пространств,
способных вместить толпы паломников, прибывавших в Рим со всего мира: эти усилия разрешились
в XVI веке с помощью новой Ватиканской базилики, площади Бернини и, в ХХ веке – зала
Нерви; это также входит в смысл преемственности с античной империей и, может быть,
составляет ее наиболее впечатляющий элемент.
Сегодня, как и в прошлом, у любого,
кто посещает Рим, созерцая сначала величественные пространства коллективной жизни
античного города – форумы, амфитеатры, термы – а затем площадь св. Петра, заполненную
по случаю какого-либо литургического богослужения, непременно возникает впечатление
вечности: чего-то, что, несмотря на эпохальные изменения культуры и религиозной веры,
продолжается в этом месте во времени.
Это впечатление дальше только усиливается
другими факторами, которые обуславливают опыт паломников и туристов в Ватикане. Первый
фактор проистекает из самого характера этого множества людей, занимающих базилику
и площадь в определенных случаях: это литургический фактор, и, в данном случае, вместо
большинства следует скорее говорить о собрании, о тысячах верных, которые, собравшись
вокруг Папы, могут найти себе место в базилике или на площади Св. Петра.
Это
стечение независимых друг от друга людей, такое сближение индивидуальных устремлений
возносит дух за пределы настоящего, потому что участники являются столь разного происхождения
и обладают настолько разными историями, что это собрание, кажется, уходит своими корнями
в прошлое всего мира. А тот факт, что это множество собравшихся здесь людей совершают
обряд – а именно христианский литургический обряд – еще больше усиливает это ощущение
преемственности.
В чисто антропологическом плане ритуальные действия, по самой
их природе, ведут за пределы измерения времени, чтобы ввести в сферу вечного. Далее,
в богословском плане, католическая литургия, – в которой реально присутствует и действует
Христос, – упраздняет временные границы, открывая наше настоящее к далекому
прошлому и одновременно к окончательному будущему. И в плане traditio литургия, особенно
папская, – в которой совершающий богослужение считается прямым преемником апостола
Петра, – почти осязаемо входит в контакт с прошлым, в котором Петр принял власть от
Христа, а также с будущим, которое определяется этой властью связывать или отпускать
грехи.
Подобные интуиции, которые могут показаться неверующим людям надуманными
и заумными, для верных являются простыми и понятными.
Подобно тому, как произошло
за день до Пятидесятницы, когда, слушая проповедь св. Петра о прощении грехов, многие
умилились сердцем (Деян, 2, 37), точно так же и католики стоят перед преемником Петра:
поиски прощения проясняют взоры тех, кто с верой участвует в больших литургиях в ватиканской
базилике и на площади св. Петра. Только Бог может прощать, но в Иисусе Христе Бог
дал войти Своему прощению в историю, в измерение времени, и в Петре Христос передал
эту власть, которая сохраняется в его преемниках, Епископах Рима.
Поэтому участие
в богослужениях, совершаемых преемником Петра, в месте, где империя, предавшая его
на смерть, нашла прощение, оказывает глубокое впечатление на людей – здесь как будто
сами камни древней столицы укрепляют дух верующих: "Обращение возможно; умирая, возрождаются
к новой жизни; поражение греха готовит торжество Христа".
Примеров этого красноречивого
наложения друг на друга разных исторических периодов и посланий можно было бы привести
много. Например, когда верный католик присутствует на папской литургии в соборе Св.
Петра и видит Святейшего Отца под балдахином работы Джанлоренцо Бернини, вся история
Запада кажется ему сошедшейся в этой точке времени и пространства. Спиралевидная форма
колонн происходит от мраморных колонн, которые уже присутствовали в средневековой
базилике и, согласно широко распространенному мнению, были перенесены туда из древнего
иерусалимского Храма, в то время как бронзу для огромного, высотой 29 метров балдахина
(кивория) над папским алтарем и могилой св. Петра под ним Папа Урбан VIII (Барберини)
распорядился снять с конструкций, поддерживавших крышу портика Пантеона (породив тем
самым среди римлян пасквиль, в котором обыгрывается некоторое созвучие между словом
«варвары» на итальянском языке и фамилией Папы: Quod non fecerunt barbari, fecerunt
Barberini, то есть, что не сделали варвары, разорившие Рим в V веке, но не тронувшие
Пантеон, то сделал римский папа Урбан Барберини в XV).
Иудейский Иерусалим
и языческий Рим налагаются друг на друга и переплетаются, а именно, продолжаясь во
времени, изменяясь по форме, по аналогии с тайной, совершаемой под балдахином: умерший
и воскресший две тысячи лет назад Христос присутствует сегодня в пресуществленном
хлебе, который держит в своих руках преемник Петра и викарий на земле вечного Христа.
Или
еще: когда Папа произносит над собравшейся на площади многотысячной толпой слова
Urbi et orbi – Папское благословение "Граду и миру" – различные сферы переплетаются
и налагаются друг на друга: Епископ Рима благословляет город во всей гамме его языческой
и христианской жизни, согласно своему объединяющему призванию, в служении всем расам
и народам; и он благословляет мир – не только физический, которым когда-то правили
кесари, но и духовный мир каждого человека, который вместе с прощением возрождается
к надежде.
Величественная древность обрамления, в котором преподается это благословение,
подсказывает неизменяемый в веках замысел, вписанный в саму сущность папства, как
на средневековой миниатюре иллюминированной рукописи Евангелия из монастыря Эхтернаха
в Люксембурге, где ключ, который Христос вручает Кифе, имеет форму его нового имени
– «Petrus»; замысел, который продолжается в преемниках Петра, как это можно видеть
на главных вратах базилики, выполненных Филаретом в xv веке, где Папа Евгений IV получает
ключи непосредственно от Князя Апостолов.
При использовании материалов
ссылка на русскую службу Радио Ватикана обязательна.