2006-05-05 14:49:20

Деяния Апостолов. Евангелие в Афинах.


Афины представляют для Апостола Луки кульминацию второго миссионерского путешествия и всей миссионерской деятельности Святого Апостола Павла, хотя с исторической точки зрения этот город не был такой уж важной вехой. Приведенная в книге «Деяний Апостолов» речь Св. Павла, в силу употребленных в ней слов, стиля и содержания, насыщенного различными оттенками, сравнениями и антитезисами, библейскими ссылками и цитатами из других, небиблейских, источников, является типичным примером встречи между христианством и греческой культурой.
«Итак он рассуждал в синагоге с Иудеями и с чтущими Бога, и ежедневно на площади со встречающимися. Некоторые из эпикурейских и стоических философов стали спорить с ним. И одни говорили: «что хочет сказать этот суеслов?», а другие: «кажется, он проповедует о чужих божествах», потому что он благовествовал им Иисуса и воскресение. И, взяв его, привели в ареопаг и говорили: можем ли мы знать, что это за новое учение, проповедуемое тобою? Ибо что-то странное ты влагаешь в уши наши. Посему хотим знать, что это такое? Афиняне же все и живущие у них иностранцы ни в чем охотнее не проводили время, как в том, чтобы говорить или слушать что-нибудь новое».
Хотя Афины в I веке лишились своего значения, по сравнению с золотой эпохой Платона, Аристотеля и Перикла, в пользу таких городов, как Коринф, Александрия, Антиохия и даже Тарс, Лука рассматривает по-прежнему этот город символом греческой мудрости, пребывающей в памяти и в памятниках, особенно в Партеноне и Акрополе. Греческий менталитет, обостренно гуманистический, столкнется с трудностями на пути принятия христианского теоцентризма, в силу своей закрытости Богу-личности, отличному от Вселенной.
Наиболее распространенными философскими школами Афин были в те времена эпикурейство и стоицизм. Павел беседовал каждый день с представителями этих течений мысли, собиравшимися в торгово-политическом и религиозно-философском центре – на публичной площади (агора), делаясь немного «философом» по будням и «иудеем» по субботам. Некоторым он казался «суесловом» (спермологос), проповедником иностранных божеств, а более серьезным слушателям – стоикам – напоминал Сократа.
Эпикурейцы (название происходит от имени Эпикура, жившего с 341 по 270 гг. до н.э.) возникли как школа в Афинах в 307-306 гг. Отрешившись от городского шума, в наслаждении сельским безмолвием, они развивали учение, обращенное ко всем – мужчинам и женщинам, свободным и рабам, -- которое провозглашало возможность для человека совершенного познания действительности и достижения счастья собственными силами. Для этого не было нужды в учреждениях, благородном происхождении, богатстве и даже в богах. Хотя и допускалась мысль об их существовании, им приписывалось пренебрежение к людям. Для эпикуреев было характерным миссионерское усердие по отношению ко всем без дискриминации. Хотя в этом Павел мог найти какую-то зацепку для своей миссии, все же от эпикурейцев его отделяла пропасть различий нравственной концепции. Ведь эпикурейская этика основывалась – ссылаясь на материальную природу человека – на наслаждении, прежде всего душевном, то есть, на внутреннем отголоске и движении души, психе, влекущем за собой более продолжительное и высшее наслаждение. Таким образом достигается жизненный идеал, состоящий в отсутствии телесной скорби (апония) и отсутствии смущения души (атарассия). Известен тот факт, что эпикурейцы явно отвергали вульгарные наслаждения, распущенность, кутеж и избегали мгновенных удовольствий, за которыми следуют боль и смущение. Они призывали не страшиться смерти, потому что когда есть смерть, нас самих больше нет.
Стоики (школа, основанная Зеноном, 332-262 гг. до н.э.), хотя и разделяли некоторые идеи эпикурейцев, например, отрицание трансцендентености и материалистическую веру, -- боролись прежде всего с отождествлением человеческого блага с наслаждением. Стоическая доктрина претерпела тройную эволюцию, в силу которой можно говорить о стоицизме античном, среднего периода и новом – 1 века , когда он стал главным образом нравственной медитацией, насыщенной сильными религиозными тонами. Именно это последнее течение нас и интересует. Согласно нему, человек обретает совершенство в глубине сознания или в сообразовании собственной жизни благородным заповедям, таким, как прощение и любовь к ближнему. Став популярным, это учение – так же, как и эпикурейское, -- с одной стороны, сосредоточилось больше на поиске истины, нежели новизны, с другой, -- приобрела заметный религиозный оттенок и религиозную чувствительность. Это выражалось в создании храмов, статуй и вотивных алтарей. Философия, смешавшись с религией, строила себе бога по образу человека.
Павел, находящийся в Афинах с любопытством туриста, но с восприимчивостью верующего человека, «возмущается духом», заметив многочисленные признаки религиозности, которые не в состоянии спасти, не будучи преображенными единым знаком, поставленным Богом в самую суть истории человека – пасхальной тайной. Павлу удалось приобрести слушателей в основном благодаря любопытству, вызванному двумя словами из его выступления: «определенный Богом Муж» и «воскресение». Их афиняне истолковывают как два восточных божества, которые представлялись, по обычаю той эпохи, в паре. Павла приглашают и провожают в Ареопаг – скалистое возвышение у подножия Акрополя, от которого сегодня осталось лишь нагромождение камней. Перед внимательной аудиторией, символом культуры всех времен, Апостол высказывается о том, что объединяет два мира, таким образом, предваряя греческих Отцов, почитающих христианство мудростью, философией, паидеей.
Поражают особенно три момента речи:
1) Бог – Господин мира, поэтому Он не нуждается в храмах и культах;
2) человек происходит от Бога, поэтому нуждается в Нем;
3) человек – это образ Бога, поэтому всякое изображение Бога – вымысел.
Эти три момента оправдывают призыв к обращению в ожидании Суда, предваренного и доказуемого Воскресением. Павел в искреннем, хотя и ошибочном поиске Бога видит положительную сторону язычества.
Речь Св. Павла витиевата, стилистически насыщена, богата сравнениями.
Вспоминается речь Павла в Листре, именно в силу ее отличий от речи в Афинах. Оба благовествования в языческой среде схожи разве что слабыми результатами. В Листре, правда, рождается община, из которой происходит Тимофей. А в Афинах лишь некоторые уверовали, как отмечается в гл. 17,34. Эти речи соотнесены друг с другом как введение и историческое развитие выбора в пользу благовествования язычникам, сделанного на Иерусалимском Соборе. Более краткое выступление в Листре как бы подготавливает к более широкому и более совершенному выступлению в Ареопаге. В обоих эпизодах Павел ссылается на знаки присутствия Бога в природе, в истории, и отличает эпоху «суеты», «неведения», от нынешней эпохи, требующей нового менталитета (покаяния, метанойа), которая призывает оставить идолов и открыться новизне Бога.
Афинская речь сосредоточена на Человеке Иисусе, в силу Воскресения соделавшегося тем, кто будет судить. В Афинах особо проявляется ораторский талант Павла, который желает завоевать публику восхвалением афинской религиозности.
Речь в Ареопаге призвана подчеркнуть возможность примирения между язычеством и христианством, представляя последнее как полную реализацию, на более высоком уровне, самых благородных, чистых языческих чаяний. Автор книги «Деяний» настолько благосклонен к язычеству, что считает его возможным собеседником христианства, в той мере, в какой оно является искренним поиском Бога – этот поиск не чисто интеллектуальный, но вовлекает всего человека, его разум, волю, чувства. Факт поиска Бога намного важнее, для Ап. Луки, чем ошибочные пути, которыми осуществляется этот поиск.
В 30-31 стихе 17 главы звучит керигма, указывая на Иисуса как на единственного человека, могущего наделить смыслом и завершить успехом неудачный поиск человеком Бога. Как писал Ханс Урс фон Бальтазар, «Подлинная человеческая культура должна признать Христа, если хочет быть по-настоящему человеческой». Это, однако, требует кардинальной смены менталитета, принятия универсального суда, веру в возможность воскресения даже когда, по выражению Эсхила, «прах испивает кровь умершего человека». Обращение предполагает, что человек уже не почитает себя самого меркой всех вещей. Обращение, покаяние должно пронизать всю человеческую натуру.
Почему же афинские мудрецы не вступают на этот путь? Весть о воскресшем человеке кажется безумием для этих «избранных». Культурное богатство, оставаясь ценностью, может стать, однако, препятствием к спасению. Культура может открыться Евангелию и стать «детоводителем ко Христу» (Гал 3,24), когда она не замыкается на поверхностной любознательности, жаждущей «слушать что-нибудь новое» (17,24). Культура призвана признать собственные пределы, например, она бессильна перед проблемой смерти – эта проблема не была решена ни эпикурейцами, ни стоиками. Человек и культура должны открыться новизне Бога, отказавшись, таким образом, от идолов.
А первый идол той культуры, с которой сталкивается Апостол Павел, -- это сам человек, превративший поиск Бога в поиск самого себя. Это подобно объятию Одиссеем своей матери в царстве мертвых – «тень», объятие себя самого. Причина неудачи в поиске Бога – это самообожествление человека. И все же подлинная культура, представленная Платоном, осознавала необходимость помощи извне. В этой перспективе возможна открытость любви Божьей – бескорыстной любви, и к вере, не сводимой ни к религиозности, ни к философии. Культура может стать предварительной евангелизацией, которая, принимая веру, позволяет ей очистить себя и судить себя. То же относится и к современной культуре, к современным культурам: экзистенциалистской, марксистской, структуралистской, – она должна быть принята вместе со своими ценностями, при этом принимая критику своих ограничений и заблуждений. Переход от культурных ценностей к Богу, к Иисусу Христу невозможен без реального покаяния, обращения, которое происходит при помощи принятия новых критериев для толкования действительности.


 







All the contents on this site are copyrighted ©.