"Европа в момент кризиса культур", часть 1

1 апреля сего года в Субиако тогдашний Префект Конгрегации по вероучению кардинал Й. Ратцингер получил Премию св. Бенедикта за продвижение семьи в Европе, и по этому случаю предложил свои размышления, воспроизведенные в журналеil Regno-documenti(9/2005).

Мы живем в момент великих опасностей и великих возможностей для человека и мира, в момент, накладывающий большую ответственность на всех нас. В течение прошедшего столетия возможности человека и его господство над материей выросли поистине немыслимо. Но его способности располагать миром привели также к тому, что его сила разрушений достигла размеров, которые порой устрашают. Здесь сразу же приходит на ум угроза терроризма, эта новая война без границ и без фронтов. Опасения, что террористы смогут вскоре заполучить оружие ядерное и биологическое – не безосновательны, и это привело к тому, что правовые государства оказались вынужденными прибегать к системам безопасности, которые прежде существовали только при диктатурах; но во всяком случае сохраняется ощущение, что всех этих мер предосторожности не достаточно, - из-за невозможности и нежелательности глобального контроля.

Менее видимы, но от этого не менее тревожны возможности само-манипуляции, приобретенные человеком: он стал способным, так сказать, сам "конструировать" человека, который таким образом не является больше в мир, как дар Творца, но как продукт нашего делания, который мы можем выбирать согласно нашим нуждам. Таким образом, над этим человеком не сияет больше великолепие подобия Божия, - что сообщает ему его достоинство – но всего лишь сила человеческих способностей. Он больше никто иной, как подобие человека. Какого человека?

К этому добавляются великие проблемы планетарного масштаба: неравенство в распределении благ земли, растущая нищета, эксплуатация земли и ее ресурсов, голод,болезни, угрожающие всему миру, столкновение культур. Все это показывает, что росту наших возможностей не соответствует равное развитие нашей нравственной энергии. Ее сила скорее ослабла... Между тем безопасность, в какой мы нуждаемся – как в предпосылке нашей свободы и нашего достоинства – не может создаваться техническими системами контроля, но может возникнуть единственно как следствие нравственной силы человека...

Это верно, что сегодня существует новый морализм, с такими ключевыми понятиями, как справедливость, мир, охрана творения... Но этот морализм остается туманным и соскальзывает в сферу политико-партийную. Он обращен прежде всего к другим, и слишком мало представляет собой личный долг нашей повседневной жизни.

Политический морализм 70-х годов, корни которого еще живы, сумел увлечь даже полную идеалов молодежь. Но то был морализм с ошибочным направлением, так как, в конечном итоге, ставил политическую утопию над достоинством отдельного человека... Политический морализм, как мы пережили его и как еще переживаем, не только не открывает путь к перерождению, но блокирует его. То же относится, как следствие, к христианству и богословию, которые низводят суть послания Иисуса, "Царство Божие" – до "ценностей Царства". отождествляя эти ценности с громкими лозунгами политического морализма и объявляя их, в то же время, синтезом религий. И забывая о Боге, Который есть субъект и причина царства Божьего.

Этот беглый взгляд на положение в мире ведет нас к размышлениям о нынешнем положении христианства, а потому – также и об основах Европы; той Европы, которая некогда, можно сказать, была христианским континентом, но которая стала также отправным пунктом той новой научной рациональности, которая преподнесла нам великие возможности и столь же великие угрозы. Христианство, конечно же, не вышло из Европы, и потому не может классифицироваться как европейская религия, религия европейской культурной среды. Но именно в Европе оно получило исторически самый действенный культурный и интеллектуальный отпечаток, и потому остается особым образом переплетенным с Европой.

С другой стороны верно также и то, что эта Европа – со времен Возрождения и Просветительства – развила именно ту научную рациональность, которая не только в эпоху открытий привела к географическому единству мира, к встрече континентов и культур, но которая сейчас, гораздо глубже, благодаря технической культуре, наложила свой отпечаток на весь мир, более того, в известном смысле его унифицировала. И по следам этой формы рациональности, Европа создала культуру, которая – неведомым человечеству до того образом – исключает Бога из публичного сознания: или отвергая Его всецело, или же утверждая, что Его существование не поддается демонстрации, а потому остается всего лишь субъективным выбором...

Эта чисто функциональная рациональность, так сказать, повлекла за собой потрясение нравственного сознания столь же новое для до сих пор существовавших культур, - так как она считает, что рационально лишь то, что можно проверить опытом. А поскольку нравственность принадлежит к совершенно иной сфере, она, как категория в себе, исчезает и ее следует искать иным способом... В мире, основанном на расчёте, расчёт последствий определяет, что нужно считать нравственным, и что нет. Таким образом категория блага, как она была отчетливо выявлена Кантом, исчезает. Ничто само по себе не есть ни благо, ни зло, - все зависит от последствий, какие оставляет предусматривать поступок.

Если христианство, с одной стороны, обрело свою самую действенную форму в Европе, следует с другой стороны сказать, что в Европе сложилась культура, представляющая собой самое радикальное противоречие не только христианству, но и всем религиозным и нравственным традициям человечества. Отсюда можно понять, что Европа переживает самое настоящее "испытание на растяжение"; отсюда понимаешь также всю радикальность тех видов напряженности, с какими должен встречаться наш континент. Но здесь же возникает также и прежде всего та ответственность, какую мы, европейцы, должны принять на себя в данный исторический момент: в спорах об определении Европы, ее новой политической форме, разыгрывается не какая-то ностальгическая "ретроградная" битва истории, но решается вопрос о великой ответственности для сегодняшнего человечества.

Бросим более внимательный взгляд на противостояние двух культур, знаменующих Европу. В дебатах о Преамбуле к европейской Конституции это противостояние выявилось в двух противоречащих пунктах: вопрос о ссылке на Бога в Конституции и упоминании христианских корней Европы. Говорят, что де, поскольку в ст. 52-й Конституции гарантируются институционные права Церквей, можно быть спокойными. Но это значит, что Церкви – в жизни Европы – находят себе место в кругу политических компромиссов, тогда как в пределах основания Европы, отпечаток их содержания не находит себе пространства.

Мотивы, обосновывающие в публичных дебатах это чёткое "нет" – поверхностны; совершенно ясно, что они только прикрывают подлинную мотивировку, вместо того, чтобы указать ее. Утверждение, будто бы упоминание христианских корней Европы ранит чувства многих не-христиан, имеющихся в Европе, мало убедительно, - учитывая, что речь идет прежде всего об историческом факте, который никто не может всерьёз отрицать.

Естественно, в таких дебатах всплывает и современность, возникает вопрос об идентичности Европы. Кто мог бы почувствовать себя оскорбленным? Идентичности кого это угрожает? Мусульмане, которых в этом случае часто и охотно привлекают, никак не чувствуют угрозы в наших христианских нравственных основаниях: они оскорблены цинизмом секуляризованной культуры, отвергающей собственные основы. Также и наши сограждане евреи не будут оскорблены ссылкой на христианские корни Европы, поскольку эти корни восходят вплоть до горы Синайской: они несут на себе отпечаток голоса, прозвучавшего на горе Божией и соединяются с великими основоположными направлениями, какие декалог даровал человечеству. То же справедливо и для ссылки на Бога: не упоминание Бога оскорбляет принадлежащих к другим религиям, но скорее попытка конструировать человеческую общину без Бога.

Мотивировка этого двойного "нет" глубже вышеупомянутых. Они исходят из идеи, будто бы только радикальная просветительская, иллюминисткая культура, которая достигла своего полного развития в наше время, могла бы быть "конститутивной" для европейской идентичности. Наряду с ней могут сосуществовать различные религиозные культуры, с их соответствующими правами, - при условии, и в той мере, в каких они будут уважать критерии культуры просветительской и будут ей подчинены.

Эта просветительская культура по существу определяется правами свободы; она отправляется от свободы, как фундаментально важной ценности, которой измеряется все: свобода религиозного выбора. включающая религиозный нейтралитет государства; свобода выражать собственнное мнение, при условии не ставить под сомнение именно этот канон; демократический государственный порядок, то есть парламентский контроль над государственными организациями; свобода формирования партий; независимость магистратуры; и, наконец, охрана прав человека и запрещение всяческой дискриминации.

Концепция дискриминации все более расширяется, так что запрет дискриминации все чаще может превращаться в ограничение свободы мнений и религиозной свободы. Очень скоро нельзя будет больше утверждать, что гомосексуализм – как учит католическая Церковь – ставит задачей вносить беспорядок в структуру человеческого существования. И тот факт, что Церковь не намерена разрешать рукоположение женщин во священство, будет рассматриваться некоторыми, как несогласие с духом европейской Конституции.

Вполне очевидно, что этот канон просветительской культуры, вовсе не окончательный, содержит в себе ценности, с которыми мы, как христиане, не хотим и не можем соглашаться... Путаная идеология свободы ведет к догматизму, который раскрывается как все более враждебный свободе.

Просветительская культура претендует на универсализм и законченность, она будто бы не нуждается ни в каком дополнении другими культурными факторами. Это особенно выявляется, когда ставят вопрос о том, кто может стать членом ЕС, и прежде всего – в дебатах о Турции.

Речь идет о государстве, - или, лучше, культурной среде – которая не имеет христианских корней, но которая испытала сильное влияние культуры исламской. Ататюрк стремился превратить Турцию в светское государство, стараясь пересадить лаицизм, созревший в христианском мире Европы, на мусульманскую почву. Следует задаться вопросом, насколько это возможно: согласно тезису просветительской и лаицистской культуры Европы, единственно нормы и содержание этой культуры могут определять идентичность Европы и, как следствие, любое государство, которое усваивает эти критерии, может принадлежать Европе. В таком контексте и утверждается, чтокорнине могут входить в определение основ Европы, так как речь идет о мертвых корнях, не составляющих части нынешней идентичности. Как следствие, эта новая идентичность, определяемая исключительно просветительской культурой, предполагает также, что Бог не имеет ничего общего с общественной жизнью и с основами государства.

Но здесь-то и возникает вопрос: действительно ли эта просветительская лаицистская культура универсальна, поскольку опирается на разум, общий всем людям? И действительно ли она завершена в себе и не нуждается ни в каких корнях вне себя?

Ответы на эти вопросы и продолжение беседы вы услышите в нашей следующей передаче.